В день выборов я потерял мать.
Не связывал бы никогда два таких разных события, но заставила сама жизнь. Точнее, некоторые обстоятельства ухода из жизни моей матери, Галины Кирилловны Груздилович.
23 марта в полдень в лифте железнодорожной больницы в Бресте, куда положили мать после внезапного ухудшения состояния здоровья, мы столкнулись с молодой докторшей.
Белый халат, красивые ботинки, энергия в глазах. «Уже проголосовали?» — бодро спросила нас врач, но, увидев удивление на наших лицах, поджала губы.
Позже я подумаю, что ей было бы к месту нас расспросить, к кому идем, как себя человек чувствует, пожелать здоровья, но ее, видимо, больше интересовали выборы. Так я решу потом.
Выходим на шестом этаже, там отделение неврологии.
Матери было 80 лет, но еще недавно она в основном нормально себя чувствовала и самостоятельно передвигалась, хотя для подстраховки пользовалась тростью. За неделю до смерти ее положили в больницу, после того, как два дня в доме не могли выяснить, почему здоровье внезапно ухудшилось. Знобит. Тяжело дышать. Слабость. Несколько лет назад она уже пережила нетяжелый инсульт, и поэтому не исключалось, что это повторный. Но до последнего врачи говорили — инсульта не было. Тем не менее, положили ее в неврологию, начали ставить капельницы. Мать на глазах слабела. Когда я увидел ее в субботу, она уже едва узнавала посетителей, ничего не ела и часто-часто дышала. Но, прощаясь на ночь, улыбнулась и помахала нам рукой.
В полдень 23-го мать снова поставили капельницу. Несколько бутылочек и пластиковых мешочков с прозрачной жидкостью висели на стойке, от одной бутылочки тянулась трубка к руке матери. Мы были рядом. Соседки сообщили, что ночью матери было плохо и что утром врачи ее не осматривали. Мы забеспокоились и вызвали к матери дежурного врача. Пока его ждали, зашел разговор о событиях того утра.
Оказалось, в палате за это время уже провели выборы. После девяти в палату пришли несколько человек в белых халатах и предложили всем отдать свои голоса за кандидатов в депутаты в городской совет.
Голосовали больные за главного врача этой же больницы. «И мать?» — я искренне удивился, ведь мать лежала никакая.
«Она тоже. Подняли, поддержали, сунули в руку ручку, показали, где поставить подпись, куда бросить бумажку — и снова положили на кровать», — рассказывали женщины.
Было не понять, они возмущаются или просто удивляются.
Через минуту пришел дежурный врач. Оказалось — это та молодая женщина в халатике, которая спрашивала в лифте, проголосовали ли мы. Вежливо и оптимистично начала рассказывать о состоянии здоровья больной и о том, как ее лечат. Удивило количество бумаг в истории болезни, которую принесла с собой. По бумагам выходило, что у матери был второй инсульт, о чем раньше врачи почему-то молчали. «Сейчас она восстанавливает поврежденный участок мозга с помощью лекарств. Постоянного наблюдения за ней нет. Лечение продолжается. Посмотрим давление? Все нормально», — молодая врач была спокойна и вдохновенно излучала это спокойствие на других.
Это позже я вспомню, как недавно читал интервью с женщиной-врачом из Беларуси, которая теперь живет и работает в Финляндии. Та упоминала, как в Беларуси ее замучили бумажной писаниной, а в Финляндии она действительно проводит лечение и отвечает за состояние здоровья пациента. Но это так, воспоминания…
Бутылки в капельнице меняли одну за другой, но матери становилось все хуже. Дыхание становилось тяжелее и чаще. Мы снова позвали санитарку, та — дежурную. Она распорядилась тут же сделать кардиограмму… Сделали — и вдруг забегали. Пришел еще один доктор, из реанимации. Посмотрел розовые бумажные ленты и приказал срочно переводить больную к ним, на второй этаж. «Здесь был инфаркт», — сообщил мне доктор, предварительно спросив, кем я прихожусь больной. Мать несколько раз открыла глаза и успела только спросить: «Куда меня?»
Это было в четыре часа дня. Еще через день из реанимации сообщили, что мама умерла.
Почему я говорю: проголосовала и умерла? Я далек от того, чтобы искать какую-либо вину врачей. Полагаю, в ее состоянии они ничего не могли бы сделать, точнее, они сделали, что могли — со смертью не договоришься. Но вот эти выборы…
Пока я сидел рядом с матерью, держа ее за руку, в которую лилась из капельницы прозрачная жидкость, словно живая водв, по радио в палате с придыханием рассказывали, как идут выборы. В какой-то минской больнице, оптимистично сообщала корреспондентка, 100 % проголосовали. Сколько там за день умерло больных, корреспондентку, разумеется, не заинтересовало.
«В больницах должно быть стопроцентное количество проголосовавших, иначе врачей наказывают», — поделился двадцатилетним опытом работы в медицинских учреждениях Беларуси двоюродный брат.
У меня нет оснований ему не верить. Но зачем в больнице проводить выборы? Там врачам надо лечить, а не контролировать явку, больным — набираться сил, чтобы противостоять смерти. Организовать это все — основная задача для честной власти. У нас же думают о том, чтобы раздувать показатели явки, и врачей в этой гонке за избирательными показателями уже прировняли к учителям. Явку можно сделать стопроцентной — но как подтянуть к этому показателю здоровье?
Выборы придуманы человечеством для того, чтобы помогать людям находить вариант власти, с которой жить станет лучше. Хоть чуточку, но лучше.
Мать, насколько знаю, принципиально не ходила голосовать уже лет 10. Когда-то, в советские времена, голосовала, как все, потом в 90-е голосовала сознательно, а еще позже решила, что заниматься больше этим не будет. И держалась.
И вот ее заставили проголосовать, но вышло, что сразу после этого она умерла. Есть ли в этом какой-то смысл? Для меня — есть.
