У бабушки с дедушкой стены завешены рисунками. В детстве я ходила в сумерках коридора, задрав голову, и лишь изредка, когда дедушка поднимал на руки, могла своими глазами рассматривать темно-зеленые ветви дуба или кирпичи старого костела, нарисованные цветными карандашами. Тогда я заинтересовалась живописью.
Когда помощь дедушки перестала быть мне нужной, в глаза стал бросаться другой рисунок: две тени в профиль, сидящие на стене, одна склонилась к другой и что-то ей говорит. В руках у той — древко, а на нем, поверх голов, краснеет флаг. Тогда живопись интересовала меня уже постольку-поскольку, волновал сюжет.
Я не сразу узнала, что те рисунки — дяди.
Для маленькой меня дядя Павел был чуть ли не самой таинственной фигурой в нашей семье, так как видела я его, что не удивительно, редко. Большинство моих детских воспоминаний касается его лишь косвенно, как те рисунки на стенах, как книги на полках в его комнате, фотографии — в дедушкиной, ежедневные бабушкины молитвы или мамины рассказы. Сейчас таких же обделенных маленьких девочек и мальчиков в разы больше, чем было тогда. Страшнее полутора тысяч политзаключенных только миллиарды отобранных совместных минут и тысячи не созданных вместе воспоминаний. И все равно, несмотря на периодическое отсутствие возможности видеться вживую, для меня дядя был и до сих пор является фигурой важной и исключительно влиятельной.
Каждый раз в Унорице рассказывали о чудесных способностях дяди управлять лодкой. Я слышала это десятки раз, но оказаться в лодке под руководством его закаленной лесоповалом руки мне довелось лишь однажды.
В тот раз мы чуть не заблудились на диком речном острове, но никто не волновался: Павел как ничуть не бывало выискивал жемчужины в груде засохших мидий.
Тогда я очень захотела научиться мастерству всегда в любой непонятной ситуации искать что-то хорошее. И, конечно, управлять лодкой.
Когда-то, видимо, тем самым летом, мы с братом Ильей увлеклись камнями, а нет лучшего места на подобного рода увлечения, чем на диких берегах Днепра. Ну и как-то мы копались в пляжном песке, вели, видимо, какие-то серьезные разговоры по поводу научной ценности того или иного экземпляра, и в какой-то определенный момент к нам присоединился дядя Павел.
Вот тогда все стало действительно серьезно: наши осколки луны оказались белой слюдой, а окаменевшая кость динозавра — полевым шпатом. Исчезло ли наше детское увлечение после той трезвой и жесткой оценки нашей добычи?
Наоборот, мы в тот же день отправились в экспедицию за дубраву, где когда-то прокладывали нефтепровод (а значит, раскопали земной клад), и верховодил процессом наш избранный главный геолог. Сидя в этом году на каменистом берегу в Батуми, я с белой завистью оглядывалась на томашних меня с братом — иметь под рукой такой источник информации! И да, на камни я заглядываюсь и сейчас.
Личность дяди Павла как несомненного авторитета подкреплялась еще и тем, что он разговаривал на непривычном для маленькой пятилетней меня языке.
Моими первыми белорусскими словами были, наверное, «смачна есці» и «дзякуй вялікі». Кто-то научил, что садиться за стол с дядей Павлом без этого было как минимум некрасиво. И вот я, вооруженная всего лишь этими двумя выражениями, как ночи боялась остаться с дядей наедине, без мамы на подхвате; ведь что я сделаю с таким небогатым арсеналом?
Только спустя некоторое время мне объяснили, что это Павел говорит по-белорусски, и, по словам бабушки, он перешел на него в своем одиннадцатом классе. Как я тогда увлеклась! Маленькая я пообещала себе тоже до своего одиннадцатого класса совершить такой подвиг. Что творилось в той детской голове? По какой причине эта девчонка так твердо и бескомпромиссно поставила себе цель, которую будет помнить на протяжении стольких лет?
Знаю только, что дядя меня вдохновлял и продолжает вдохновлять, каждый день. Да что там, не меня одну. Что он подарил мне очень много, даже, кажется, о том не зная. О моем небольшом, совершенно несравнимом с полученными от него, подарке — этих словах — он, наверное, тоже не сразу узнает. Но это же не главное, правда?
Адрес для писем: Тюрьма № 1. 230023, г. Гродно, ул. Кирова, 1. Северинец Павел Константинович.
Читайте также:
«Франтишек помнит папу и молится за него…» Как семья Северинцев три года живет без отца и мужа
Дмитрий Бондаренко: Осознал себя офицером белорусского сопротивления
