Лев. Фото: spring96.org
«Начальник написал, что я «выбираю европейские ценности»
С 2020 года Александр называет себя другим именем — Лев. Именно так его уже знает близкое окружение, и он сам привык. Поэтому Александр попросил так его называть и правозащитников.
До июля 2020 года Лев работал следователем, но ушел из органов по окончанию контракта. При этом в свободное время он посещал много мероприятий, которые в Беларуси считались оппозиционными, например, празднования Дня Воли или концерты соответствующих музыкальных групп.
В последний год Льва повысили на работе — перевели в область — ему нравилось там работать, он даже задумался о продлении контракта, но весна 2020 года дала ему надежду на перемены в стране, и он уволился.
«Все время работы следователем я думал, что все-таки это не мое. В начале 2020 года понял, что никаких изменений не будет. Но в мае неожиданно начались политические и социальные изменения в обществе. Вот тогда я и понял, что контракт в следственных органах продлевать не буду.
Хотя в моем окружении среди коллег не было ярых лукашистов — это были опытные юристы, достойные и образованные люди. Хотя время показало, что наверное, мое отношение к ним было слишком позитивным. Но таким мое восприятие было тогда».
Бывший следователь рассказывает, когда разрешили Brutto в Беларуси, он посетил все их концерты по всей стране.
«На все концерты я ходил с бело-красно-белым флагом. Это было интересно: работа — в государственных органах, жизнь — на таких мероприятиях. Всегда боялся, что меня могут задержать из-за этого. Но такая жизнь меня сделала более объективным в своих взглядах, я понимал различные процессы в обществе».
Но из-за участия в таких мероприятиях у следователя все-таки были проблемы на работе:
«Кажется, в 2018-м году я писал объяснительную после посещения концерта Dzieciuki — из-за того, что попал на фото «Бинокля». Мое фото поместили в главный материал — это заметил прокурор района.
Также на одной из фотографий был рядом с национальными флагами — «занимал активную позицию», так сказать. Как мне тогда рассказал руководитель, прокурор прислал это фото председателю Следственного комитета, а тот начал проверку по мне.
Он предложил мне «покаяться» и извиниться, а также написать рапорт на увольнение. Я отказался это делать тогда, так как я своими действиями не совершил ни административное, ни уголовное правонарушение. Проверка действительно происходила. Меня вызвали в УСБ на беседу. Результатом проверки стало вынесение «предупреждения».
В своих объяснениях по проверке мой начальник написал, что я «западник», «выбираю европейские ценности», «являюсь представителем оппозиционного влияния» и т.д. Но мне на самом деле очень нравится эта характеристика, ведь она действительно обо мне, только под советским лоском».
«Получалось проводить идеологическую работу в органах»
В конце июля 2020 года появилась информация о том, что в магазин «Князь Витовт» в Бресте пришли сотрудники «ОБЭП» (Главное управление по борьбе с экономическими преступлениями криминальной милиции). Это возмутило Льва:
«Помню, я прочитал эту новость на обеде в Следственном комитете. Главная претензия была к майкам с автозаком и подписью «Welcome to Belarus». Сотрудники обосновывали это тем, что якобы такой образ портит имидж страны.
Тогда я, ссылаясь на законодательство, написал ряд контраргументов на это, и принес эту бумагу в магазин. Я передал это директору, как от анонима, чтобы он смог защитить себя. Ведь этот магазин — очень важный опыт для брестчан.
Помню, как в 2013-м году приходилось почти тайно приобретать в Минске обложку для паспорта с «Погоней». А здесь уже открыто продавали продукцию с национальной символикой. И я тогда решил, дорабатывая последние дни следователем, что мой долг — их хоть как-то поддержать».
Хотя, как отмечает бывший следователь, среди его коллег было много понимающих людей:
«Помню, как во время президентских выборов в 2015 году, мой коллега сказал, что «баба никогда не может быть президентом». Это было о Татьяне Короткевич. Но вместо критики его слов я тогда посоветовал ему посмотреть дебаты, после которых он изменил свое мнение.
Он сказал, что она ему понравилась и даже показал дебаты своим родным. Результатом стало то, что он и вся его семья проголосовали за Татьяну Короткевич.
Тогда я понял, что людям нужно показывать альтернативу без критики и насилия. Вот такую идеологическую работу у меня получалось проводить в правоохранительных органах».
Лев еще застал начало избирательной кампании во время работы в государственной структуре. Он вспоминает, что на то время фигура блогера Сергея Тихановского не была такой интересной и популярной среди его коллег, как банкира Виктора Бабарико.
«На него все делали ставки. Компания Тихановского была построена на критике, а у Виктора Бабарико все-таки были конструктивные предложения, он был более понятен для моих коллег».
Лев. Фото: spring96.org
«Предпринимал столько мер безопасности, а в итоге задержали на провластном митинге»
После увольнения Лев уже активно присоединился к протестному движению Беларуси, за что неоднократно попадал под преследование. Впервые его задержали осенью 2020 года в Минске на провластном митинге:
«Мы с другом возвращались из музея, и в этот момент увидели на улице Володарской, как из нескольких автобусов высаживаются люди с красно-зелеными флагами. Мы услышали, как один из них сказал: «Ну, Федорович, зато бесплатно в Минск съездили». Нам стало интересно, и мы пошли с этой колонной.
Это был понедельник. Мы прошли через Марш пенсионеров — я их поблагодарил и пошел дальше с провластной колонной. Я думал, что митинг «ябатек» — самое безопасное для меня место, и даже не допускал мысли, что там меня могут задержать.
Помню, приехало много автобусов с номерами со всех областей, но людей на площади Независимости все равно немного накопилось. Я открыто все фотографировал и снимал на телефон. К нам подошли за комментарием журналисты Onliner, но мы ответили, что мы не те, кто им нужен.
Через какое-то время за спиной я услышал от кого-то: «Не наши». Когда мы возвращались с митинга, то в переходе нас уже ждали милиционеры. Нас окружили несколько человек и сказали, что мы очень похожи на людей, находящихся в розыске. Я понял, что это просто повод, чтобы нас задержать.
В РУВД участковый не знал, что писать в протокол, так как ситуация странная — задержание на провластном митинге. Кроме этого, я ему показывал фото с красно-зеленым флагом — сфоткался ради прикола, а потом это стало моим доказательством.
Первое время мне было смешно насчет этой ситуации, так как на других акциях я предпринимал столько мер безопасности, а в итоге задержали на провластном митинге».
Через некоторое время за Львом пришли сотрудники ГУБОПиКа, включая печально известного Ивана Тарасика. Он был с начальником в балаклаве, вспоминает брестчанин. В РУВД с ним пытались снять «покаянное» видео:
«Но на камеру я сказал только свое имя, фамилию и то, что я незаконно задержан и отказываюсь свидетельствовать против себя по ст. 27 Конституции. Губопиковец, который снимал это, сказал: «Ну, я не могу это начальнику показать».
Тогда Тарасик сказал, что придет ко мне в Окрестина, но этого не произошло. На суде я увидел впервые, как судьи сознательно нарушают права. Помню, я говорю Татьяне Мотыль о фотоснимках с провластного митинга, а она спрашивает: «Вы можете предоставить их?» Я ей говорю, что я задержан, нахожусь сейчас на Окрестина, а телефон — в РУВД. Но это не стало для нее аргументом и она решила, что я не могу предоставить доказательства.
Помню, я смотрю через Skype на эту Мотыль и понимаю, что если бы ей сказали расстрелять человека — она бы это сделала. Ведь она уверенно делала вид, что не понимает моих юридических аргументов».
Результатом процесса стали 13 суток административного ареста, которые бывший следователь отбывал на Окрестина и в жодинской тюрьме.
«Когда сидел в камере в Жодино, понимал, какая вокруг сложилась сюрреалистическая картина. Со своими сокамерниками — ученым и хирургом — мы слышали, как утром и днем за дверью проходят суды, вечером по этому коридору на электросамокате ездят продольные, а потом нам включают телеканал «Спас» и программу о Святом Луке.
Когда начальник ИВС на Окрестина узнал, что я бывший следователь, пришел познакомиться. Он вызвал меня из камеры, спросил, где меня задержали, а потом сказал что-то про предателя и ушел».
«Переходил дорогу на светофоре, а из буса выскочили люди в масках»
Второй раз Льва задержали через несколько месяцев в Бресте, во время дворового чаепития. Еще 15 суток он отбыл в брестском ИВС.
«После массовых протестов мы успели сделать несколько дворовых акций. Меня задержали сотрудники ОМОНа после такой акции».
Лев. Фото: spring96.org
В январе 2021 года, когда милиционеры пришли ко Льву по месту регистрации и по месту жительства, он 10 месяцев не жил дома: ночевал у знакомых и нигде не работал, чтобы заново не подвергнуться преследованию. Но при этом он все равно продолжал ходить на суды и писать письма политзаключенным, хотя не жил дома. Лев вспоминает, что у него за все это время даже мысли не было, чтобы уехать из Беларуси.
В третий раз, 2 ноября 2021 года, брестчанина задержали уже в рамках уголовного дела по ч. 1 ст. 342 Уголовного кодекса (активное участие в действиях, грубо нарушающих общественный порядок). За пару дней до этого по месту его регистрации приходил ОМОН, но он тогда все равно не уехал.
«Утром я провел друга, который уезжал из Беларуси, и возвращался с вокзала домой. Тогда был последний раз, когда я твердо решил, что никуда не поеду. Я переходил дорогу на светофоре на оживленном перекрестке, как вдруг из буса выскочили люди в масках и, заломав, повели меня в машину.
Я тогда не испугался, но в голове крутились странные мысли: «Я же лозунги не кричал в последнее время…» Также я устраивался на работу в известное спортивное СМИ, поэтому волновался, что через два часа не попаду на собеседование и подведу человека.
В машине меня посадили на сиденье и давили на спину, чтобы головой я был на уровне пола — чтобы я никого из них не увидел.
В бусе у меня просили представиться, но я молчал. На это один из тех, кто осуществлял задержание, спросил: «Александр, чего ты молчишь?» Тогда я сказал, что считаю их бандитами, так как они подъехали врасплох и затащили в машину в масках, и попросил сразу представиться их. Этот человек сказал, что он оперуполномоченный РОВД Московского района Бреста, и добавил, что я подозреваемый по ст. 342 Уголовного кодекса.
Мне было смешно, что задерживать меня приехали аж семь человек! Хотя, когда я работал следователем, помню, как милиционеры не хотели кого-то задерживать и приходилось чуть ли не уговаривать их. Помню, как один подозреваемый по насильственной статье бросался на нас, а милиционеры у меня все переспрашивали: «На самом деле его задерживать?»
«Сотрудники забросили информацию моим коллегам, что я участник Bypol»
Сразу после задержания с брестчанином никаких следственных действий не проводилось — его одного поместили в камеру. Но через два дня пришли два сотрудника КГБ, которые спрашивали его об участии в Bypol — объединении бывших сотрудников силовых структур. Во время «разговора» руки Льва все время были в наручниках за спиной.
«Помню, как в 2020-м один из однокурсников пошутил по телефону со своим коллегой, что я будто в Bypol — после этого их поставили на прослушку. В марте 2021 года к нему пришли с обыском, а после предложили устроить со мной неофициальную оперативную встречу.
Я не общался с ним уже долгое время, и с Bypol тоже не был связан. Было бы странно, если бы он начал со мной внезапно разговаривать, поэтому ничего не получилось. Но сотрудники забросили информацию моим коллегам, что я участник Bypol. Поэтому, когда я встречал последних на улице в Бресте, они меня боялись. Думаю, это было сделано специально».
Сотрудники КГБ угрожали бывшему следователю за участие в Bypol уголовным делом по ст. 356 Уголовного кодекса (измена государству).
«Я говорил, что в этом плане «я чист». Тогда они начали со мной играть в «злого и доброго полицейского». Говорили, посмотреть, кем я стал после увольнения из следственных органов: что нигде не работаю, живу на случайные деньги, а там у меня вроде было все.
Когда они увидели, что про Bypol я ничего не говорю, то начали пугать, что распространят сплетни в тюрьме, что я гей и «отправят меня по камерам, как бывшего сотрудника». Когда они начали унижать меня, я сказал, что больше с ними разговаривать не буду».
«Если меня бросят в камеру к заключенным с «низким социальным статусом», чтобы я зубами разгрызал себе вены»
Постановление о заключении под стражу бывшему следователю вручили как раз на его день рождения — 11 ноября.
«Это было неслучайно, так как время возможного задержания у меня заканчивалось только на следующий день. Также долгое время ко мне не приходили. Это на меня не давило, я только посмеялся, как низко они поступили.
За все время за решеткой у меня, кроме «разговора» с кагэбэшниками, был еще один допрос, где я только назвал свои личные данные и перечислил накопившиеся к тому времени процессуальные нарушения.
Потом я сказал, чтобы допрос продолжался в виде вопроса-ответа. На каждый вопрос я отвечал статьей 27 Конституции. Так я понял, что у них есть на меня — ничего. Следователь надеялся, что я расскажу что-то на себя».
Лев. Фото: spring96.org
Так Лев оказался в брестском СИЗО. Там его сразу завели к оперуполномоченному, который якобы учился на год раньше его, но бывший политзаключенный его не помнит.
«Он сказал обращаться к нему, если будут какие-то проблемы в камере. Но я расценил это как возможную провокацию и решил, что так не надо делать ни при каких обстоятельствах.
В камере главный заключенный у меня сразу спросил: «А ты можешь себя защищать?» Ну, если что, я могу и е*ало сломать. Так начался мой первый день в СИЗО. Но дальше все было нормально.
Этот главный сидел за вымогательство — деньги с чеченцами вымогали. Он прозвал меня Робин Гудом, потому что я защищал политических от него. Он вел себя в манере 90-х.
Я думаю, что меня специально бросили к нему в камеру. Но я до колонии никому из сокамерников не говорил, что бывший следователь. Я понимал, что меня слушают [сотрудники] в камере. И когда меня как-то вызвал опер к себе, он сказал: «Ну да, вы никому не признались, что вы бывший сотрудник структур».
В первые дни в СИЗО мне сразу влепили два нарушения [за три нарушения помещают в карцер] и вызвали с вещами на выход. Все очень удивились, а один политический сокамерник подошел и сказал, что, когда меня бросят в камеру к заключенным с «низким социальным статусом», чтобы я зубами разгрызал себе вены, так как у меня не было «мойки» [лезвия] с собой.
А меня перевели в меньшую камеру к заключенным, которые проходили по «наркотической» ст. 328 Уголовного кодекса. Тогда я понял, что меня хотят раскрутить на эту статью, так как мои сокамерники всегда говорили о наркотиках: что и сколько употребляли, где прятали «закладки» и т.д. Я не употреблял вообще, но мне было интересно послушать.
Кстати, после заключения я обратил внимание, что в Бресте закрашены все «протестные» надписи, национальные флаги, а вот реклама наркотических интернет-магазинов — нет».
«Мои правнуки, если увидят мое дело в архивах, будут гордиться мной»
Во время ознакомления с уголовным делом Льва удерживали в карцере. Его туда поместили на неделю. В карцере нельзя иметь письменные принадлежности, поэтому бывший политзаключенный не смог нормально ознакомиться с делом. В СИЗО брестчанина поставили на профилактический учет, как «склонного к экстремистской и иной деструктивной деятельности».
«Мне сказали, что этот учет только для СИЗО, но на самом деле он автоматически переходит в колонию, а потом — когда ты уже освободился, перетекает на два года в профилактический досмотр.
У Виктора Гюго в «Отверженных» есть история про желтый паспорт, который главному герою выдают после каторги. По этому желтому паспорту во Франции он никуда не мог попасть. Он только показывал свой паспорт — его отправляли дальше. Это очень похоже на нашу желтую бирку.
Потом в колонии по желтой бирке мы могли идентифицировать политзаключенных. Иногда казалось, что нам проще было с ней, так как ты сразу видел желтую бирку, потом смотрел на статьи и можно было поговорить с человеком.
Также хорошо, что они не скрывают, а открыто сейчас обозначают людей, ведь это же та самая звезда Давида. В Третьем рейхе это тоже было законно по нормативным актам. Но в будущем такому закону будет дана правовая и, что более важно, моральная оценка».
Что примечательно, уголовное дело против Льва вел его однокурсник Латышевич.
«Когда я спросил его, считает ли он меня преступником, он сказал, что не может ответить на этот вопрос. Потом добавил: «Ну ты же все понимаешь». Я тогда ему на это сказал, что время расставит все по своим местам: то, что он хороший парень, в материалы дела не положишь, а подпись под фальсифицированным обвинением — да. Думаю, мои правнуки, если увидят мое дело в архивах, будут гордиться мной, а вот его — нет».
Брестчанин делится, что ни разу не пожалел, что присоединился к протестному движению и поддерживал все белорусское.
«Когда анализировал свой 2020-й, то интересно получалось: начинал его как следователь, к которому в системе все хорошо относятся, а закончил двумя задержаниями и «сутками» на Окрестина, Жодино и Бресте. Такой разный 2020-й… А в 2021-м я уже позитивно воспринял то, что меня отправили в СИЗО — я мог спокойно книги почитать и не думать, где взять поесть».
«Дело хороводов» придумали, чтобы задушить протест в Бресте и перенаправить силы в Минск»
Льва осудили 116-м по «делу хороводов». Его уголовное дело вынесли в отдельное производство. Бывший политзаключенный рассказывает, что у него не было надежд, что его выпустят после суда, назначив наказание, не связанное с лишением свободы.
«Мне это было странно — я подумал, что меня спрятать хотят, потому что обычно же пачками судили. А потом ко мне на процесс добавили еще одного человека — он заболел в день своего суда, поэтому его перенесли.
«Дело хороводов» было специально возбуждено. Обычно милиционеры сразу не очень хорошо квалифицируют действия, а тут я обратил внимание, что сразу в рапорте сотрудник ОВД квалифицировал их по ст. 342 Уголовного кодекса.
Думаю, это дело придумали, чтобы задушить протест в Бресте и перенаправить силы в Минск. И, когда меня задержали в конце октября в Минске, там я встретил сотрудников областного брестского УВД.
Если же посмотреть юридически на него, тоже возникает много вопросов, так как в обвинении они пишут, что из-за акции протеста не работало KFC, например, а руководитель и видео с камер наблюдения говорят об обратном. Они даже не постарались собрать и сформулировать нормально доказательства.
Я своего следователя на суд приглашал, но он так и не пришел. Я говорил ему, что не буду указывать ошибки при ознакомлении дела, чтобы он быстро их не исправил, а сразу озвучу в суде — пусть краснеет. Я это сделал в последнем слове, чтобы слово последнее действительно было за мной.
Было видно, как стыдно прокурору, а у судьи при оглашении приговора тряслись руки. У нее на фамилии «Антонюк» аж голос проседал — так она волновалась.
После оглашения приговора она спросила у меня, как положено, понятно ли мне все? На что я сказал: «Спасибо за такое решение — оно меня сделает более твердым и железным». После этого, не переспросив меня, она быстро сбежала.
Они должны понимать, что Лукашенко уйдет, а эти уголовные дела в таком виде останутся, все задокументировано».
«Готовился к этому — к самому тяжелому, поэтому приговор я принял легко»
Последнее слово Лев произносил около 30 минут на белорусском языке. Помимо всего, он заявил, что «прокурорка издевается на процессе над белорусским языком», а также называла национальный флаг «бчб-полотнищем». Бывший политзаключенный вспоминает, как на это отреагировала государственная обвинительница:
«После оглашения приговора, когда все ушли из зала, она начала мне эмоционально кричать: «Я не унижала белорусский язык». Хотя на процессе она любила как-то унизительно вставлять в предложения белорусские слова, как это делает Лукашенко. Например, говорила: «Ну адкажыце мне на вопрос!» И вот, когда я прошелся по этому в последнем слове, ее это так эмоционально задело, что подошла ко мне и как будто начала оправдываться».
Лев. Фото: spring96.org
Политзаключенный на суде вину не признал, настаивал, что нет доказательств его вины, но его все равно осудили на максимальные полтора года. При этом мужчине, которого судили со Львом и который признал вину, назначили два года «домашней химии».
«Но я готовился к этому — к самому тяжелому, поэтому приговор принял легко. На суде я был в кофте LSTR «Менск». Я хотел надеть деловой костюм, чтобы во мне не видели зека. Но решил все-таки, что кофта более практична».
«В СИЗО, кроме «ресничек» на окнах, я почти ничего не видел»
Бывший политзаключенный подавал на приговор апелляционную жалобу, хотя знал, что она ничего не изменит, но таким образом он хотел больше времени задержаться в СИЗО.
Отбывать срок брестчанина направили в «Витьбу» — колонию, которая, как считается, для бывших государственных служащих. Добирался туда самым продолжительным этапом — Брест-Гомель-Могилев-Витебск. Ехал почти два дня. Это происходило в конце мая 2022 года.
«Все это время я был в наручниках. Даже в туалет ходил с ними. Интересно, что люди, которые были осуждены на большие сроки за убийство, при этом не были в наручниках, в отличии от политзаключенных. Политических комментаторов везут в наручниках, а агрессивного торговца наркотиками рядом — без.
Когда нас вывезли, я был рад, даже несмотря на эти все обстоятельства. Ведь в СИЗО, кроме «ресничек» на окнах, я почти ничего не видел. Поэтому я с таким наслаждением наблюдал за людьми, деревьями, птицами. Я вообще люблю путешествия, поэтому мне было радостно поехать уже куда-то».
Этот этап Лев вспоминает с какой-то нежностью, так как, по его словам, там он испытал настоящую поддержку и солидарность:
«Там было много какой-то быстрой дружбы. Все друг друга поддерживали — может знали, что каждому нужна поддержка. Это была какая-то семейная атмосфера. Когда мы ели, то каждый достал, что у кого есть, и поделился с другими.
Это были осужденные по разным статьям — солидарность была среди всех узников. В Гомеле, когда мы ждали поезд, нас 20 человек посадили в камеру без окон — там мы по-дружески делились своими историями.
Знаете, у меня было, как в книге Евгении Гинзбург «Крутой маршрут. Хроника времен культа личности» — она вспоминала свой этап на север, как и у меня.
Я также отметил то чувство, когда ты проезжаешь вокзалы, города, а люди в окнах занимаются своей жизнью и даже не знают, что в поезде везут незаконно осужденных, не осознают, что это творится здесь и сейчас».
«Весна в колонии у меня ассоциируется с холодом»
В колонии № 3 бывший политзаключенный пробыл восемь месяцев и застал все времена года. В конце весны Лев находился на «карантине».
«Интересно, что наша площадка всегда находилась в тени. Мы выходили на улицу — повсюду солнце, а у нас тень. И от этого было очень холодно. Я помню, что постоянно очень мерз. Также я не мог умыться, так как была холодная вода и не было времени. Поэтому весна в колонии у меня ассоциируется с холодом.
Первый человек, который ко мне подошел на карантине — наркобарон из Турции. С ним потом я немножко поучил турецкий язык. А до этого в СИЗО я учил чеченский язык со своим сокамерником.
На карантине мне сказали, что второй отряд — самый плохой. Но я подумал, что если меня туда направят, это будет хорошо, так как там должно быть не так много «стукачей». Так оно и случилось. В других отрядах эта проблема стояла остро — не скрываясь стоят в очередях к администрации, чтобы «сдать» других осужденных».
«Витьба» — очень колоритная колония»
Льва определили на работу на разборку металла — одну из самых тяжелых работ в колонии. Там он провел все лето.
«На промышленной зоне надо было на разборке металла сдавать норму, но это было невозможно сделать: тебе говорили собрать 30 кг, а возможно было только 10. Это раздражало. И условия работы там плохие — не давали перчатки и форму, поэтому что-то надо было придумывать.
Летом было интересно, как люди загорали. Знаете, это выглядело, как в документальных фильмах о природе — как тюлени вылезали греться на берег.
Летом меня подняли в отряд, и когда я вышел во дворик, то увидел американскую тюрьму, как в фильмах. «Витьба» — очень колоритная колония, так как там сидят бывшие чиновники, силовики, политзаключенные, иностранцы и осужденные из ОПГ. И все стараются общаться со своими.
И вот в этом дворике ты видишь людей, которые разделены на группы. И ты должен подойти к своим — в моем случае это «бчбшники».
Помню, стою в группе, и около нас проходят два человека — их лица мне показались очень знакомыми. Оказалось, это бывший директор «Мотовело» Александр Муравьев и бывший начальник службы охраны Лукашенко Андрей Втюрин — они ходили только вдвоем.
Но солидарность там не зависит от принадлежности к группам. У меня узники сразу спросили, чего мне не хватает и поделились этим. Например, азербайджанец дал мне зимние носки, а цыган дал пододеяльник».
«На улице было теплее, чем в бараке»
Осень бывший политзаключенный запомнил тем, что тогда начало идти медленно время, а зима у него ассоциируется с новогодними праздниками:
«Я бы не сказал, что я следил за сроком, но говорят, что такое у всех, когда он заканчивается. Свое время я проводил за изучением французского языка, чтением книг, занимался спортом, и на это всегда не хватало времени. Очень холодно было — на улице было теплее, чем в бараке. До октября там не включали отопление.
Зима в колонии — это подготовка к Новому году. На праздник мы делали очень вкусные тортики — со сгущенкой и вафлями. Кстати, в колонии вафли называют «печеньем в клеточку», ведь вафельный торт звучит «как завафленный торт».
Было очень праздничное и солидарное настроение. Правда, политзаключенного Максима Винярского, с которым мы готовили новогодние торты, специально бросили в ШИЗО. Но мы ему сделали личный тортик по освобождению из изолятора. Зимой мне дали «злостного нарушителя режима». Мне немного только не хватило до ШИЗО».
Лев. Фото: spring96.org
Бывший политзаключенный не смог ответить на вопрос, что было самым сложным в заключении, так как он ко всему старался относиться как к испытанию и воспринимать, как вызов:
«Я не позволял себе давать слабину, так как это было бы эгоистично по отношению к другим».
Лев отмечает, что для него был очень важен статус политзаключенного:
«Мне важно было официальное подтверждение, что я заключенный по политическим мотивам. Чтобы это было не только в моих мыслях. Я гордился, что стою в одном ряду с такими достойными белорусами, как Эдуард Пальчис, Виктор Бабарико, Николай Дедок, Дмитрий Дубовский, Максим Винярский и другими.
В авторитарном режиме статус политзаключенного свидетельствует о многом — для общественности, для себя, для потомков. И для большинства, как я увидел собственными глазами, это важно. Важно отметить, что для сотрудников этот статус не является показателем и не ухудшает положение политзаключенного».
«У людей есть свобода, но они ее словно не ценят и не знают, что с ней делать»
28 января 2023 года политзаключенный полностью отбыл срок и вышел на свободу. Бывший политзаключенный рассказывает, что первое, что его сильно поразило на свободе — это люди в городских маршрутках.
«Казалось же, что на свободе должно быть больше свободы, чем в колонии. Но первое, когда я освободился, то заметил в маршрутках недовольные лица — у людей есть свобода, но они словно ее не ценят и не знают, что с ней делать. Я тогда думал: «Люди, радуйтесь, что вы можете просто в магазин сходить». Также я заметил тогда, что в колонии больше сопротивления, чем на свободе».
Через полтора месяца после освобождения Лев уехал из Беларуси в Польшу. Он делится, что это было сложным решением для него:
«Я целый месяц колебался, уезжать или нет. Но понял, что помечен и не смогу нормально жить. Мне нечего было там делать — я только сел бы еще раз, наверное».
Бывший политзаключенный вспоминает, когда он выехал в безопасную страну, то все равно первое время оглядывался на бусики, которые ему напоминали спецтранспорт силовиков. Кроме этого, он долгое время не отвечал на звонки с неизвестных номеров.
«Какие-то меры безопасности остались на подсознании. Они настолько укоренились в нашу жизнь, что трудно от них избавиться даже в безопасности».
«Пустился в слэм, а в голове были воспоминания о неделе в холодном ШИЗО…»
Лев говорит, что у него нет отрицательного отношения к тюремному опыту. Но, чтобы полностью восстановиться после него, бывшему политзаключенному понадобились месяцы на ресоциализацию:
«Я заметил, что только где-то в октябре смог начать искренне радоваться каким-то вещам».
После переезда в Польшу Лев осуществил одно из дел из своего WishList после освобождения (свой такой список он называл «ШЗ» — што зрабіць [что сделать]) — сходил на концерт любимой музыкальной группы «Петля Пристрастия»:
«Моя любимая песня у них — «Груз». Помню, я ее пел в ШИЗО. Она меня там очень бодрила и поднимала настроение. Под эту песню я думал в изоляторе, что, если освобожусь, то у меня все будет хорошо, что сейчас не так все тяжело, а потом вообще это останется только воспоминанием. И эти мысли меня очень грели. И на концерте я пустился в слэм под «Груз», а в голове были воспоминания о неделе в холодном ШИЗО…»
Бывший политзаключенный с улыбкой вспоминает, как ему после освобождения девушка подарила майку этой группы и открытку, подписанную музыкантами специально для Льва. На интервью он пришел в дорогом для себя подарке.
«Надеюсь, в нашем суде пройдут суды над теми, кто действительно совершал преступления»
Лев замечает, что после выезда из Беларуси у него появилась злость на милиционеров — чувство, которого у него не было даже во время заключения. Бывший политзаключенный объясняет это тем, что во время следствия он пересекался с бывшими коллегами и заключенными — уголовное дело против него, например, вел его однокурсник. Когда же после освобождения из колонии его начали вызывать в инспекцию и уголовный розыск, то это его уже стригерило. Лев отмечает, что ему было интересно сравнить ситуацию с двух сторон: из-за стола следователя и из заключения.
Лев. Фото: spring96.org
«Это интересный опыт, потому что я был и с той стороны, и с той. Особенно этот момент я прочувствовал в СИЗО. Когда следователем я приезжал в изолятор, уходя от обвиняемых всегда сочувствовал им, что они остаются там и не могут уйти, так же как я.
Кстати, интересно, но у меня всегда было ощущение, что я сам окажусь в этом СИЗО за свои взгляды. Когда родители уходили на работу возле СИЗО, я смотрел на него и был убежден, что сам там окажусь. Когда позже ловил себя на этих мыслях, то смущался, так как мой план жизни не предусматривал эти моменты».
Брестчанин говорит, что в будущем, когда это станет безопасно для него, хочет вернуться в Беларусь. В свободном Бресте он видит себя культурным активистом — он хочет продвигать белорусскую культуру. Также Лев мечтает о «брестском процессе».
«Очень надеюсь, что в нашем суде пройдут суды не над национально ориентированными белорусами, а над теми, кто действительно совершал преступления — милиционеры, прокуроры, судьи при режиме Лукашенко».
Читайте также:
Дзякуй за выдатны расказ.
Апошняе слова - 30 хвілін на беларускай мове - таксама знайшоў і прачытаў.
Пра пракурорку і беларускую мову - проста перл.