Иван Лепешев и Михась Скобла
Если верить справочнику Леонида Морякова «Рэпрэсаваныя настаўнікі Беларусі» (2007), будущий ученый попал в советский лагерь в 1949 году. Помню, увидев там персоналию «Іван Лепешаў», я даже засомневался — это гродненский языковед имеется в виду? Ведь как-то не сочетались они — успешный филолог, автор многочисленных книг и словарей, ветеран Великой Отечественной войны, награжденный орденом и медалями, и ГУЛаг. Правда, биографические сведения совпадали (год рождения — 1924-й, деревня Искозы на Дубровенщине, работа учителем в городке Свислочь).
А больше всего меня удивило, что заметка о Лепешеве, осужденном в 1949-м и реабилитированном в 1963-м, заканчивалась в указанном справочнике неопределенно — «дальнейшая судьба неизвестна». Так якобы и указано в личном деле № 8034п, хранящемся в архиве КГБ по Гродненской области.
Дело лежало на полке, а бывший гулаговец с «неизвестной судьбой» ежедневно ходил мимо того архива на работу.
Однажды я показал Ивану Яковлевичу ту таинственную персоналию. Он как-то настороженно на меня взглянул и ответил, как и надлежало знатоку фразеологии, устойчивым выражением: «Ишь ты, даже они в трех соснах заблудились». И было непонятно, кто заблудился — Леонид Моряков или КГБ, который «потерял» своего подопечного в стенах ГрГУ…
Всех, кто знал Ивана Лепешева, поражала его работоспособность. За свои прожитые почти 90 лет он всего 42 дня (!) успел побыть пенсионером. Более полувека Иван Яковлевич вчитывался в язык, просеивал «единого слова ради тысячи тонн словесной руды». И услышанное, вычитанное, просеянное — записывал, компоновал в словари фразеологизмов.
В своей гродненской квартире с гордостью показывал мне рукописную картотеку на 100 000 карточек (компьютер профессор так и не освоил). Пожалуй, не было такого писателя, у которого он не отыскал бы крылатых выражений.
7000 фразеологизмов зафиксировано и объяснено профессором Лепешевым. Здесь ему не было равных. Его словари иногда критиковали за частые заимствования из русского языка. Помню, об этом мы не раз говорили с еще одним известным гродненским языковедом Павлом Стецко, который всю жизнь боролся за чистоту и самобытность белорусского языка. Я доказывал, что
словари Лепешева фиксируют современное состояние языка — со всеми его болезнями и отклонениями от нормы. Ведь с языком как с человеком — чтобы поставить диагноз, нужно знать историю заболевания.
Свою главную работу — двухтомный «Слоўнік фразеалагізмаў» (2008) Иван Лепешев подарил мне с таким автографом: «Шаноўнаму Міхасю Скоблу з найлепшымі пачуццямі падпісваю гэты словазбор, з якога, на жаль, цэнзары выкінулі 15 аўтараў (і вас у тым ліку)».
Лепешевский словарь сцензурировали в издательстве «Белорусская энциклопедия». Сначала из него были выкошены фамилии «нечестных» писателей, в число которых попали Светлана Алексиевич, Наталья Арсеньева, Лариса Гениюш, Масей Седнев, Владимир Некляев, Сергей Законников, Владимир Орлов, Винцесь Мудров, Борис Петрович…
Авторы выкашивались, а цитаты из их произведений иногда оставались. Не академический словарь получился, а сборник анонимок.
Потом из словаря были вычеркнуты нежелательные периодические издания — журнал «Дзеяслоў» и газеты «Народная Воля», «Наша Ніва», «Наша Слова», «Свабода», Белостоцкая «Ніва».
Попали в разряд крамольных и следующие фразеологизмы: «Архіпелаг ГУЛаг — концентрационные лагеря в период сталинского тоталитаризма»; «завезці да белых мядзведзяў — отправить в концлагеря на севере России»; «чырвоны памешчык — председатель колхоза как хозяин с неограниченной властью»; «кактэйль Молатава — бутылка с горючей смесью»; «абкласці чырвонымі сцяжкамі — создать крайне неблагоприятные условия для чьей-либо деятельности»…
Каждый из нас много раз слышал эти устойчивые выражения. Но их нет в словаре Лепешева. А всего оттуда было выброшено более 500 (!) цитат. Десятки и десятки фразеологизмов остались без подтверждений.
Искалеченный словарь вышел в свет, не принеся автору заслуженной радости. До последних своих дней он мечтал переиздать свою работу в первозданном виде. Не успел…
Во время нашей последней встречи Иван Лепешев сокрушенно вздыхал: «С белорусчиной хуже было только при царизме». Вздыхал и снова склонялся над своей стотысячной картотекой, доктор филологии с гулаговским стажем, чернорабочий на языковедческом поприще.
Честно говоря, признание об искалеченном словаре я вытаскивал из него, как на допросе. Не хотел профессор касаться этой душевной раны, болела она у него неутихающе.
А успел ли кто-нибудь расспросить его о ГУЛАГе? Или коротенькая запись из личного дела № 8034п так и останется единственным недостоверным свидетельством той таинственной истории, которую профессор унес с собой в лучший мир?
Читайте также:
«Гадаванка палескае глебы, я папросту не мела патрэбы з Музай мовай чужой гаманіць»
Алесь Жук: Белорусских писателей и всю нашу литературу будут держать в черном теле
