— Давайте поговорим про 90-е. Какая была атмосфера в то время, когда вы, молодая студентка, приехали в Минск, поступили на филфак, и там такая среда звездная. Можете вспомнить, что это за тусовки были?
— Это произошло случайно, потому что не знала, что я туда попаду.
Я должна была по распределению вернуться в свою деревню и преподавать там русский язык и литературу. Но уже в последние годы, когда изучала педагогику, я поняла, что я там трупом лягу. Я еле отбыла неделю практики. И более бездарной учительницы не найдешь со свечами. Я потом в садике пробовала работать. Дело в том, что я тут же становлюсь им [детям] подругой. И они мне забираются на голову, даже пятилетние. И из этого ужаса, из этой школы я быстренько выскочила. Увидела объявление на заборе или на столбе, что в редакцию Белорусского радио требуется стажер. Ну я и пошла. И я попала сначала к Игорю Сидоруку, а потом к Владимиру Дзюбе.
И тут грянуло время свободы.
Я ходила, у всех брала интервью. И так я познакомилась абсолютно со всеми, кто тогда имел какой-то смысл и значение.
В придачу я тогда же вступила в Белорусский Народный фронт. И соответственно, я знаю всех людей 90-х по двум линиям. Потому что я была в московской Раде БНФ и потому что я была журналисткой, которая брала интервью у кого угодно — у старой интеллигенции, у умирающей интеллигенции, у таких классиков, которые, казалось, давно умерли, и у наиюнейших восходов тогдашних.
Я не была никогда в центре этой тусовки, но да, со всеми тусовалась, гуляла, выпивала.
— Как выглядели эти тусовки?
— Это такая свобода была. Тогда же только начали шикарные вещи появляться, возможности, люди начали иметь свои мастерские. Там начинали происходить какие-то концерты, сходки, споры. Начались первые выезды за границу, первые контакты с поляками, французами… Этот воздух свободы внезапно упал на нас. Начались эти прекрасные хэппенинги и митинги. На митинге вы могли встретить всех. После митинга было веселое распевалово и бухалово. Создавались семьи, люди занимались сексом. Люди выезжали на лесные и не лесные фестивали.
Помню, какие классные мероприятия устраивал всегда Артур Клинов. Его фестиваль чернила и бормотухи — это была фантастика.
Сколько было фестивалей, Боже мой — поэтических, литературных, художественных.
Это была шикарная жизнь, и параллельно страна оживала. [Геннадий] Карпенко делал из Молодечно буквально белорусскую Швейцарию. Андрей Климов выдумывал белорусский автомобиль. Была фирма «Дайнова». Были первые белорусскоязычные фирмы, которые начали продавать по-белорусски. Я помню, прочитав объявление «Прадаюцца рэчы гуртом і ўраздроб», почувствовала филологический оргазм. Это тебе не «оптом и в розницу».
Такой был фестиваль свободы во всех смыслах — умственной, философской, духовной, сексуальной, человеческой, политической. И вдруг — «хрусь і папалам», как Вольский говорит.
— Что вы помните про [поэта Анатоля] Сыса, например?
— Первое мое воспоминание о Сысе было такое, идет митинг, бело-красно-белые флаги, выступающие, и Сыс кружит вокруг этого митинга. Уже подвыпивший, он уже тогда хорошо пил, но он был настолько похож на волка, который кружит вокруг отары овец. У него был бессознательный, тяжелый взгляд. А я знаю, что такое волчий взгляд.
Однажды я встретилась в одиночестве с волком на поляне, и мы долго друг другу в глаза смотрели.
Это у него был такой взгляд. Дико умный, дико тяжелый и немножечко, немножечко бесчеловечный.
Я спрашиваю, а кто этот человек, потому что он действительно бросался в глаза и ходил как-то так набычившись. Мне сказали, что это Анатоль Сыс.
Ну его стихи естественно я знала, так как еще в школе переписывала их вручную, они мне так нравились, что хотелось их переписать своими буквами.
Это была первая встреча.
Потом мы уже поехали к нему в общежитие, был там Славомир Адамович, были разговоры о Беларуси, о том, о сем. Но он тогда уже был не в форме. Он что-то ревел, читал обрывки стихов. Но помню, несмотря на это, у него было очень чистенько и вышиваночка какая-то на стене висела. Я потом узнала, что о нем очень заботилась [поэтесса, переводчица] Алла Конопелько. Благодаря ей, он прожил еще несколько лет.
Но тогда уже было видно, что он не жилец и что он занимается изживанием себя из мира. Не знаю, насколько сознательно, думаю, что сознательно.
— Остались ли у вас воспоминания связанные с Анемподистовым?
— Я всегда им восхищалась. Я всегда наблюдала за ним со стороны. Я не подходила к нему близко. Мне не нравится подходить слишком близко к великим людям. Мне кажется, что это какое-то вмешательство в их орбиту. Ношение вокруг них, как какая-то мелочь вокруг Сатурна, — это просто не мое. Мне нравится наблюдать их издалека. Когда подходишь близко к некоторым людям, ты можешь рассмотреть то, что тебе не понравится и испортит впечатление от творчества.
С Михалом было другое. Я перед ним попросту благоговела.
Я узнала о его существовании еще в школе, когда начала получать журнал «Березка» нового образца, который редактировал Адам Глобус. И узнала о творчестве Владимира Степана, Мирослава Шайбака, Адама Глобуса, Михала Анемподистова и всех, кто составлял костяк этого прекрасного журнала. И потому когда я увидела его на какой-то дискотеке, подошла и сказала: «Вы Михал Анемподистов? Я очень люблю ваше творчество». Он говорит: «Спасибо». Я ему еще сказала: «А еще мне очень нравятся ваши ушки». У него были округлые ушки, они отходили от головы. И это было так сексуально и трогательно. Вот такую глупость я ляпнула. И отошла.
И потом мы встречались в разных компаниях и вели какие-то очень глубокие, как мне казалось, разговоры. Я не знаю, как он их воспринимал, может я занудствовала.
Последний раз мы встретились за два месяца до его смерти. Он мне показывал свой альбом «Колер Беларусі». Мне кажется, что я опять слишком к нему лезла, я расспрашивала про каждый рисунок и, вероятно, страшно ему надоела. И когда я это осознала, то мне и так надо было уходить. Я сказала: «До скорой встречи, Михал». А потом узнаю, что такое…
Я много о Михале знаю.
Я помню, как он почти выбил себе глаз шампанским, и все переживали очень. Вам о Михале расскажут лучше другие люди. Они знали его ближе. У нас был даже спор, имеем ли мы право раскрывать его интимные секреты.
Как известно, у него была очень бурная жизнь, ведь в него влюблялись все по самые уши. Я считала, что такая книга должна появиться, другие считали, что не надо этого, пусть Михал остается как явление, а не как человек с интимной жизнью. Я до сих пор не знаю, как правильно.
Огромная потеря. Но я не знаю, как бы он вынес 2020 год и после.
— Хочу также спросить об алкоголе, его было очень много в 90-е. Почему минская богема так пила?
— На свободу вырвались, боже мой. В Советском же союзе был очень маленький выбор нормальных сортов алкогольных напитков. Что там было? Чарлики разные, водки. И тут вдруг — спирт «Рояль», амаретто. Все носили своим бабам амаретто. Потом появились белорусские напитки, которые сначала были очень вкусные — вишневка появилась, рябиновка. Появились зарубежные напитки, которых мы никогда не думали попробовать — кальвадосы, дорогущие водки, виски дорогущий.
Казино пооткрывались. Некоторые из наших друзей богемных выбились в бизнесы, начали зарабатывать большие деньги, и они же поили всю компанию. Очень много было алкоголя.
В то время, как некоторые люди работали как черные волы на благо белорусскости и будущего, некоторая часть белорусской интеллигенции сочетала и то и другое. Они работали в мастерских, репетиционных залах, за писательскими столами, а вечером шла общая пьянка и братание. Мы же были еще очень молоды.
— Какие ваши любимые места с тех пор, куда бы вы, если бы была возможность, повели кого-нибудь?
— Во-первых, «Тройка». Мрачное место возле «Радио 101,2» в бывших каких-то подвалах архиерейских. Ни окон, ни дверей, клубится дым, играет какой-то страшнейший шансон, и вот там было классно. Там было такое пьянство андеграундное.
Второе место было «Сталики». Это возле центрального универсама возле станции метро «Октябрьская». Все его знают. Его еще называли «кабинет Артура Клинова», так как Артур Клинов оттуда никогда не уходил. Он там делал свои дела, принимал иностранных своих многочисленных друзей и делегации, поклонения там принимал, и там все пили и гуляли. Безошибочно можно было туда идти каждый вечер, и ты никогда там не оставался без добычи.
Третье место, которое я помню, это дом Ваньковичей. Он тогда еще реставрировался, и на ступеньках этого дома мы всегда пили, и всегда обращались к господину Ваньковичу с алаверды, что он нас принимает.
И даже было такое, что люди, которые не были осведомлены, когда шли с нашей компанией и мы им говорили, что идем к Ваньковичу, говорили: А давайте хозяину что купим, а примет ли он такую компанию. «Он всех примет», — говорили мы.
Полное интервью с Евой Вежновец (Светланой Курс):
