Александр Богданов, известный еще как Papa Bo, уже успел вернуться к любимому делу и организовал благотворительный концерт в поддержку Украины — к сожалению, не в Беларуси, откуда они с коллегой эвакуировались сразу после приговора.
Поговорили с ним о заключении, новом международном проекте и будущем белорусской музыки как внутри страны, так и в эмиграции.
Александр Богданов
«Били ногами и дубинками, сломали три ребра»
«Наша Ніва»: Когда ты вышел в онлайн после заключения, то написал в соцсетях: «Авторское белорусское блюдо «пост-володарское» претендует на звезду Мишлен в этом сезоне. Но пробовать его я вам не рекомендую. Свобода бесценна, а вкус ее ни с чем не сравним». Отошли ли ты и Макс от этого «блюда», как вы себя чувствуете?
Александр Богданов: У меня, на самом деле, состояние бодрое, но оно таким и было. Все, что со мной произошло, меня, как кажется, не сильно травмировало. У моего товарища Макса немного худшее положение, он занимается с психологом. Ему сложнее отойти, он социофобит немного и не может принять, что вся его экс-жизнь и социальный капитал в прошлом, надо начинать заново.
Мне мой психолог сказал на третьем сеансе: «Давай закончим, ты бодр». У меня полностью жизнь была разделена на периоды, когда какие-то серьезные перипетии обрывали все и надо было начинать с нуля, поэтому я все и сейчас воспринимаю как очередной этап. Ну, и я достаточно авантюрный, неугомонный — для меня все это как киноприключение, остросюжетный фильм.
«НН»: Перед задержанием были какие-то предчувствия?
АБ: На самом деле, много. Нас взяли ровно через год после наших музыкальных перформансов на маршах. Все это время конкретно меня шатало туда-сюда. С одной стороны, казалось, что что-то меня бережет: мы же крепко засветились, и если раньше на нас не обратили внимание, видимо, уже не обратят. А после сажают барабанщиков и начинается паранойя: надо уезжать. А потом я даю достаточно резонансные интервью «Дождю» и РБК, и никто нами все равно не интересуется, хотя мы на виду, продолжаем свою деятельность. И тут берут волынщиков, группа Irdorath — мне сразу поступает много звонков: «Саня, срочно чехли чемодан и уезжай».
Перед самым задержанием, за три дня, каким-то, видимо, крайним чувством, решил сделать свой большой бенифис в «Корпусе», играл тогда 3,5 часа. В начале мероприятия я увидел еще не в сильно заполненном зале — в самом конце — две черные фигуры, которые смотрели на меня.
Тогда я не придал этому особого значения, а позже, уже отстраивая цепочку, понял, что за мной неделю велась слежка. Они знали, что тогда я остался ночевать в «Корпусе», знали, кто меня забирал после вечеринки домой и все прочее.
Почему я не уезжал, хотя так шатало? Меня останавливал груз «Корпуса», имущество, обязательства. Мы планировали какой-то отъезд в будущем, но более спокойный, чтобы потихоньку свернуть деятельность, продать накопившееся имущество, собраться и уехать с конкретным культурным проектом, который можно будет реализовывать за пределами Беларуси. Мы двигались в сторону отъезда, но не успели. Не хватило пары месяцев.
«НН»: Вас избивали, насколько я знаю, до Окрестина?
АБ: Да, и это был единственный момент, когда применялась жесткая физическая сила. Нас с Максимом и еще одной сотрудницей Лизой ГУБОПиК брал в самом «Корпусе». Лизу не трогали, Максима избили сильно еще там. Меня уже в ГУБОПиКе начали.
Обрабатывали в разных кабинетах очень серьезно. Максима подвешивали «ласточкой». Все это, чтобы мы дали пароли от телефонов. Плюс конкретно в моем случае я не хотел записывать покаянное видео.
Как только меня привезли туда, была уже подготовлена бумажка с текстом, и они клонили к теме, что все диджеи — наркоманы, я — тоже, значит — зачитывай, что ты участвовал в протестах и постоянно употреблял наркотики. Я понимал, что могу сказать об участии в протестах, но если дам чистосердечное признание на камеру про наркотики, то это может быть уже другая статья.
С Максимом Крюком
Меня били ногами и дубинками, сломали три ребра, надорвали селезенку. Когда они спросили: «Нам уже полгода выдают презервативы, знаешь для чего?» — и взяли презерватив, начав его натягивать на дубинку, я согласился записать видео. Я был не готов к такого рода насилию.
Весь ГУБОПиК, как выяснилось, был очень оскорблен нашим перформансом. Как они объяснили, просто руки до нас долго не доходили. Но в итоге они целенаправленно везли меня показать своему начальнику, потому что у того лично на меня «зуб». Есть же два видео с маршей с нами. Так вот на менее популярном мы подошли напрямую к оцеплению ГУБОПиКа. Они тогда перекрыли Революционную, стали там джипами, с какими-то помповыми ружьями в спортивных костюмах бандитов. Мы подошли к ним вплотную, и я развернул камеру так, чтобы играть на их фоне. Они очень напряглись, начали двигаться в нашу сторону, но мы успели уйти.
Момент на видео, который зацепил ГУБОПиК
«Когда попал на Володарку, то подумал, что спасен, потому что казалось, что на Окрестина умру уже»
«НН»: Оказывалась ли тебе хоть какая-то медицинская помощь после избиения?
АБ: Нет, а я не мог нормально дышать, откашляться, не мог спать из-за сломанных ребер и надорванной селезенки. И мы ежедневно всей камерой и на ИВС, и на ЦИП просили, чтобы привели доктора, но весь медперсонал всех смен — все они, как один, прикасались пальцами к ребрам и говорили: «Ничего у тебя не болит, если бы я прикасался к сломанному ребру, ты бы загибался от боли». В ЦИП нас было 18-20 человек на четырехместную камеру, и у всех был кoвид.
Непонятно, почему, но через две недели из всех в камере выдрали меня одного с температурой и кашлем. Меня под конвоем увезли в Боровляны, потому что я прописан в Минском районе. Там мне диагностировали кoвид и сломанные ребра, повреждение тканей — у меня были фиолетовые бедра, попа и спина.
Две недели я провел в красной зоне один (если не считать трех конвоиров). Для меня освободили палату, хотя мест тогда явно не хватало: люди лежали на коридорах. Конвоиры в полной амуниции «космонавтов», с оборонными очками, масками и перчатками, поверх — броники и автоматы — менялись каждые 12 часов.
Сразу после больницы меня хотели перевести на Володарку, но решили, что я должен отбыть карантин и поместили в одиночку ИВС на Окрестина, там я неделю карантинил в одиночестве.
«НН»: Конвоиры в больнице пытались с тобой завязать какой-то диалог?
АБ: Это было ужасно, потому что им 20-22. И это пацаны, которые приехали из деревень, чтобы получить квартиру в Минске, которые разговаривают на колхозной трасянке и у которых нет интересов, кроме: «сегодня вечером с малой пожарить картошки и выпить пива».
Были не диалоги, а монологи, потому что каждый из конвоиров на смене считал своим долгом провести мне принудительную политинформацию в духе: «Ну что ты, борец, еще и бесплатно выходил — без лоха и жизнь плоха», «Что, бросила тебя твоя котлетная?» — вот это все. А если ты лежишь прикованный к постели и над тобой три мента, то особо не поспоришь и не ответишь.
Все остальное время они сидели и смотрели тиктоки в телефонах. Причем я заметил, что у всех почему-то не было наушников — и получалась такая какофония параллельно с трех телефонов.
«НН»: Что можешь сказать об условиях на Окрестина и Володарке в сравнении?
АБ: Ну, на Окрестина быта нет никакого в принципе. А в связи с историей в больнице я фактически пять недель был в одной и той же одежде, с непочищенными зубами, небритый, немытый — это очень тяжело, конечно.
Мои пытались передать передачу, включая Боровляны. Пытались через медсестер что-нибудь хотя бы — щетку или зубную пасту, но никто ничего не передавал. Потому что там, видимо, я находился, как на Окрестина — с такими же правилами. Охранники якобы принимали передачи, но они тухли в коридоре.
Медикам тоже запрещали хоть как-то мне дополнительно помогать, кроме медикаментов, что мне кололи. Например, доктор постоянно настаивал, что мне нужно сидеть и расхаживаться с моими травмами, а по правилам конвоиров я должен был всегда лежать, прикованный наручниками к кровати.
Один из них отстегивался только тогда, когда мне приносили еду — и ты вот одной рукой ешь, держа ложку. Две руки отстегивались исключительно в туалете. И ты идешь туда, а у конвоиров должен быть постоянный визуальный контакт с тобой — и они стоят и смотрят на тебя.
Очень отличается само отношение сотрудников Окрестина, конвоиров от людей, работающих на Володарке. После всего того ужаса, когда спишь на полу и не можешь умыться, поесть нормальной еды, на Володарке, по сравнению, терпимое отношение, налаженный быт и графики передач. Только радость от одеяла, матраса и подушки немыслима, и когда тепло, а не дубак в камере. Когда я попал на Володарку, то, если честно, подумал, что спасен, потому что казалось, что на Окрестина я и умру уже.
«НН»: С кем из политзаключенных ты пересекался в СИЗО?
АМ: Сидел с Алесем Миновым, преподавателем белорусского языка и литературы. И еще один известный политзаключенный — Акихиро Гаевский-Ханада, который проходит по «делу анархистов».
Еще достаточно известный человек со мной был — его показывали целую неделю в передаче «ЧП» — турок с голландским паспортом, который в составе организованной группы вез из Афганистана через Беларусь в Амстердам 550 килограммов героина, и это самая большая партия в истории Беларуси. Дали ему 20 лет, а он даже на русском языке не разговаривает.
В камере на Володарке всегда находилось 15 человек, там трехярусные нары. Достаточно плотно — так, что двум людям не разойтись на пустой площади и нельзя одновременно поприседать.
«НН»: С осени у многих наблюдаются проблемы с перепиской, насколько тебя это затронуло?
АБ: Конкретно мне приходило от двух до пяти писем в день, но я знаю, что это процентов 10 из того, что мне отправляли. Я знаю многих людей, которые писали еженедельно, ежедневно, но не дошло ничего. В октябре мы должны были ехать на большую конференцию TEH (Trans Europe Halles) — это международная организация, объединяющая культурные пространства в индустриальных зданиях. Мы не поехали по известным причинам, и все члены оттуда — около 150 — подписали открытки, но из этого мне ничего не дошло. Очевидно, существовала какая-то выборка — от кого пропускать, а от кого нет.
Но если бы мне приходили все письма, я бы умер, потому что я и так почти нон-стопом на Володарке отвечал на них, очень мало читал. Я сам себе устроил челлендж: сколько мне человек пишет по объему, столько я и буду отвечать. А если человек присылает три альбомных листа с двух сторон размашисто, то моим мелким шрифтом можно было отвечать целый день.
«Отыграл штук 10 дворовых рейв по Минску»
«НН»: Вспомни, как рождались музыкальные акции #музыкаоружие и #Протестанцы, за которые вас и задержали. Какая у тебя лично была цель с ними?
АБ: Началось с того, что компанией мы вышли на первый большой марш в воскресенье — 16 августа. Там была уйма народа, мы встретили очень много знакомых, и каждый конкретно у меня почему-то спрашивал: «Саня, а где музыка? Почему нет сцены и колонок, не организованы танцы на поляне? Очень не хватает вдохновляющей музыки!» Ну и вот мы к следующим выходным уже придумали, что нужно каким-то образом выходить, но быть мобильными, чтобы двигаться с толпой. Я уже давно следил за английским диджеем SUAT, он делает интересные видеосеты — берет большой стол, который закрепляется на плечи, и ходит с микрофоном по каким-то английским городам или грузит приборы в байдарку и плывет по речке, параллельно что-то комментируя, общаясь с людьми. Ну, и валит музыку, конечно.
Мы подумали, что это хорошая идея, при том что мой диджейский контроллер позволял перемещаться. У Максима, моего напарника, компаньона и «подельника» сейчас, очень серьезная инженерная, креативная голова (он же занимается разработкой декораций в кино, театрах, рекламных роликах, делает инсталляции на мероприятиях). Макс придумал, как все это сделать и подвесить на меня, чтобы держалась, не выключалась и чтобы дождь не намочил.
Александр на одном из маршей
«НН»: Все было ради забавы, или ты в том числе верил в протест, поддерживая его таким образом?
АБ: Я очень верил и до сих пор верю в белорусский протест.
Я считаю, что музыка в такие исторические моменты играет важную роль: подбадривать народ и вдохновлять — это задача культурных деятелей. Протестное искусство делается, чтобы подпитывать протест ментально. Именно для этого мы и вышли.
Мы сделали только две акции. Это было связано с большим риском — во-первых, на нас обратили много внимания. Во-вторых, в целом на новых маршах начались более жесткие задержания.
Также, когда мы выходили на первый марш с музыкой, у всех было ощущение праздника, единства. А даже если посмотреть на второе видео и людей, идущих вокруг нас, можно заметить, что все очень напряженные уже — лица на стреме, и никто уже особо не танцует, они осматриваются.
При задержании я бы со своей «штукой» сбежать точно не смог, просто упал бы на спину, как жук, и меня бы толкали по земле вместе со всем электрооборудованием. Ко всему сыграл фактор плохой погоды — все же электричество под открытым небом.
Но после меня начали активно звать на дворовые движняки абсолютно разных форматов. Я отыграл штук десять дворовых рейв по Минску.
«НН»: Вера в протест появилась только в 2020 году?
АБ: Видимо, как и у многих. Хотя раньше я участвовал в протестах тоже, стоял в оцеплении площади-2006 на Октябрьской, но конца этому не было видно. Тут же начал видеться свет в конце туннеля.
«Большинству людей, с кем и для кого мы это делали, физически в стране нет»
«НН»: Что теперь с «Корпусом» и какая судьба его ждет?
АБ: Проект поставлен на паузу, и команда переформатирует свою деятельность в культурную институцию. Как место «Корпус» приостановил свою работу. Пока что это все, что я могу сказать.
«НН»: Что ты чувствуешь, когда это произносишь? Как я понимаю, это было делом всех последних лет?
АБ: Мы действительно всей командой этим местом пять лет жили (да и жили в нем некоторые фактически). Горько, больно, но я отпустил это, так как понимаю, что большинству людей, с кем мы это делали, абсолютное большинство тех, для кого мы это делали, начиная от партнеров и уничтоженных НПО, с которыми мы сотрудничали, заканчивая публикой, физически в стране нет.
Одно из мероприятий в культурном центре «Корпус». Фото 34travel
Мы создавали место с комьюнити, а оно рассеялось. В жестких условиях выжженного поля держать огромное дорогое помещение непонятно ради чего, если нельзя делать большие мероприятия да и некому их делать, — это не имеет смысла.
Поэтому мы и хотим переформатировать свою деятельность — для нашего же комьюнити. Расширяя его в тех странах и городах, куда наши люди устремились.
«НН»: На твоем ютуб-канале есть пока первый выпуск твоих «хороших новостей в плохой год». Он называется «Бывало и хуже». А у тебя было хуже в жизни, чем вот сейчас — тюрьма, эмиграция, все с нуля в профессиональном плане?
АБ: Думаю, да, пару раз. Например, один из этапов, когда мы стартовали как раз с «Корпусом». Перед этим распалась группа «Серебряная свадьба», в которой я был директором десять лет и с которым мы объездили весь мир и очень хорошо зарабатывали, были известными супергастролерами. Тогда же у меня произошли личные перипетии — беда никогда не приходит одна, сразу сваливается несколько п*****в.
«НН»: Ты сейчас еще работаешь с какой-нибудь из белорусских групп?
АБ: Мы поддерживаем коммуникацию, я всех имею в виду в своих проектах или не в своих, а там, куда меня приглашают как консультанта — в первую очередь продвигаю артистов, с которыми мы когда-то сотрудничали.
«Главная цель для меня, как для культурного деятеля — не потерять связь с настоящим, не стать засохшим»
«НН»: Когда ты рассказывал, как пришел в музыкальное менеджерство, то говорил, что начинал с организации квартирников «Джамбибум» и «НагУаль», а дальше поехало. Но что помогло стать успешным продюсером и менеджером большого количества белорусских групп («Серебряная свадьба», «Кассиопея», Port Mone, Shuma и другие) — только практика были ли учителя?
АБ: Все действительно начиналось с хипучими товарищами, с которыми мы делали квартирники и концерты барабанщиков под мостом. Все это постепенно, как снежный ком, выросло. Сначала переросло в знакомство с группой «НагУаль» — тогда, 15 лет назад, они были на пике формы, и я стал с ними ездить на гастроли. Тогда была благодарна почва и еще молодые, не уставшие мозги. Каких-то генетических предпосылок, которые бы помогли, нет: у меня мать — учительница, а папа — поэт.
Не могу также сказать, что у меня были какие-то учителя. Не то чтобы учился, но наблюдал я за моим другом Женей Калмыковым — продюсером «Ляписа». Немного — за Максимом Жбанковым и Артемием Троицким. Главная цель для меня, как для культурного деятеля, — не потерять связь с современностью, не стать засохшим, чувствовать «new wave».
Только в практике, мне кажется, можно стать хорошим менеджером. На протяжении своей деятельности я попадал на различные платформы, семинары, интенсивы, где учили, как планировать мероприятия, бюджеты, как общаться с партнерами — ничего из этого не помогло.
Все не так, как пишется черным маркером на белом листе по пунктам.
«НН»: недавно в Инстаграме ты попросил откликнуться белорусский культурный актив за пределами Беларуси — на самом деле, впечатляет, сколько людей сейчас за границей. Что вы с теми, кто откликнулся, планируете делать?
АБ: Это на самом деле только вершина айсберга, так как много людей написало мне в приват, чтобы «не попадать на глаза майору».
Как я и говорил, мы хотим переформатировать команду «Корпуса» в культурную институцию, которая будет таким мобильным переездным сплочением артистов и менеджеров, которое ездит по городам с большими белорусским комьюнити и современными открытыми ивентами. Это, во-первых, снова возвращает в поле зрения белорусскую политическую повестку дня, которая, несомненно, сейчас угасает. Во-вторых, мы хотим делать в этих странах и городах ивенты таким образом, чтобы эта повестка дня не замыкалась исключительно внутри белорусского круга.
Как я вижу, что происходит сейчас? Это только мнение нашей команды, но большинство ивентов, поддерживающих белорусскую повестку дня, направлены только на белорусскую диаспору, они не привлекают прогрессивных местных жителей, лидеров мнений, с которыми можно было бы вести активный диалог.
Грубый пример: при всем уважении, концерт Лявона Вольского и Дмитрия Войтюшкевича, которых я очень люблю, в Большом зале Варшавы соберет, скорее, только белорусов. А рейв с электронными музыкантами, с приглашением локальных артистов, с классным визуалом соберет местную аудиторию в том числе. И это важно — чтобы белорусская повестка дня выходила за пределы нашего комьюнити.
Мы собрали большую базу артистов, менеджеров, организаторов и распланировали ряд мероприятий под названием «Belarus outside sound system». Наш проект мы хотим сделать в июле, начав с Тбилиси, Варшавы, Вильнюса, Берлина — пока планируются четыре концерта, которые будут переходить в ночные рейвы.
«В Беларуси практически выжженная земля»
«НН»: Что делать белорусским артистам, которые остаются в Беларуси?
АБ: Я бы хотел привезти ряд белорусских артистов, которые сейчас в Беларуси и пока не планируют выезжать. Но за поддержкой мероприятий мы обращаемся в фонды, поэтому не хотим создавать белорусам опасность по возвращению на родину.
Я думаю, что в Беларуси практически выжжена земля — большинство оставшихся музыкантов и других деятелей культуры они постепенно уедут или начнут заниматься не культурой, а чем-то другим.
